Эффект солнца

Художник долго смотрел на яблоко и нарисовал его. Вместо одного яблока стало два. Художник перевел глаза на часы и нарисовал их. Вместо одних часов стало двое. Когда художник нарисовал всё, что было в доме, он вышел на улицу. Там он нарисовал улицу, и вместо одной улицы стало две. Художник прожил долгую жизнь и успел нарисовать всё, что было в мире. Так вместо одного мира стало два.
Люди не знали, что делать с этим вторым миром, и назвали его Искусство.
Е.В. Клюев

В детстве я, как все дети, любил рисовать. Высунув язык, старательно выводил пауков, Буратино, военный крейсер с густым малиновым огнём из боевых орудий и цветных бабочек. Детский рисунок не имеет авторства. Детское и наивное искусство это первозданная основа понятий о мире и красоте, заложенная в человеке Богом, первобытная, сложная и верная. К сожалению, с возрастом мы зачастую теряем этот непорочный взгляд, «замыливая» свои хрустальные глаза и остужая сердце.

Моя добрая мама в детстве тоже любила рисовать, собирала открытки и репродукции любимых русских художников. Уже подросшему, она показывала их мне: бледно-прозрачную, заплаканную девушку - невесту Пукирева, измождённых детей Перова, волшебные сумерки Левитана, дремучие леса Шишкина, галдящих грачей Саврасова. Чувства странной грудной тоски, чужие, но почему-то до боли знакомые воспоминания потихоньку овладевали моим распухшим от волнения детским сердцем. Наверное, я привыкал быть русским, привыкал любить родную землю и её историю, которую пока не видел и не знал.

В десять лет в мою жизнь ворвалось искусство. Мой учитель ДХШ в городе Невинномысске, заслуженный художник России, известный на Ставрополье мастер пастельного реалистического пейзажа Евгений Семёнович Плетнёв был для нас богом. Он привозил с Академической дачи этюды, картины и раскладывал их перед нами. Мы, притихшие, восторженно их разглядывали. С упоением рассказывал о любимой живописи, как о какой-то сказочной всемогущей волшебнице, способной обычную грязь окружить цветом и заставить сверкать бриллиантом. Как может грязь сверкать бриллиантом? У меня ничего не получалось. Мой добрый учитель ставил мне по живописи "четыре с минусом" ("двоек" и "троек" он никогда не ставил трудолюбивым детям). Так я промучился и промусолил бумагу первый и второй класс. В итоге мама повела меня к доктору-окулисту проверить моё цветовидение. Я оказался вполне здоров. Но алмазы по-прежнему блистали не на моём планшете. Девочки писали разноцветные натюрморты и, нахваленные моим учителем, посмеивались надо мною. По дороге домой я комкал мутные акварели и бросал их в мусорный контейнер. Меня спас пионерский галстук и флаг какой-то союзной советской республики из красного ацетатного шёлка с голубыми полосами, невесть откуда оказавшийся под рукой. Я написал на этом фоне синий стеклянный графин, жёлтую конопатую грушу и ещё что-то. Мой учитель был в восторге и радовался сильнее меня. В журнале он нарисовал напротив моей фамилии две жирные "пятёрки" с ещё более жирными "плюсами". Это была полная победа! Теперь уж бриллианты от меня никуда не денутся!

В художественном училище я открыл для себя многие миры. Могучего Стожарова, плотного, как горсть глинистой земли в кулаке; наполненного соком цвета, страстью и нежностью Пластова; тонкого Зверькова; бархатную поэзию Грицая. В мои глаза ворвались прекрасные импрессионисты: Дега, Ренуар, Писсарро. Спустя много лет я думал, почему я не могу писать, как они, ведь они мне так нравятся. И вдруг нашёл простое объяснение: они были французами, а я русский, и начинка сердца у меня иная. Может, попробовать писать, как русские художники? Я смотрю на Кустодиева, Серова, Врубеля... Необыкновенное, смутно-явственное ощущение Родины вдруг зажило в моём сердце собственной жизнью.

…Я живу на ставропольской земле, иду по берегу Кубани, по родному Невинному Мысу, гляжу на зеленоватые звонкие воды и тонкие ветви, ступая на жидкую глинистую землю и островки свежевыпавшего снега. На плече этюдник с запрессованными в свинцовые контейнеры-тубы самоцветами красок. Журчат перекаты речки, тихо качаются старые тополя, и очень, очень красиво... Идёт снег, я пишу, он падает мне на палитру, прилипает к кисти, я неистово, торопливо тру холст смесью красок и снега, на поверхности остаются незакрашенные маленькие крупинки. С удивлением рассматривая свежий этюд, я обнаруживаю в нём нерукотворный эффект снега. Это осадки звёздной алмазной пыли, обещанные моим учителем, упали с небес на мою палитру. Я сижу на стуле в мастерской, пью обжигающий чай, гляжу на этюд и вижу под высоким потолком прозрачнокрылую музу. Я улыбаюсь, я счастлив.

Каждый день, возвращаясь поздно вечером из мастерской домой, я хожу через железнодорожную насыпь. Светятся рельсы дороги на Москву, на север, зелёный глаз светофора, яркая звезда на чёрном южном небе. Я с тоской гляжу на дорогу и мне хочется туда... Там мне грезится моя чудесная Земля Санникова. Каждый раз, когда я переступаю железные рельсы, во мне щёлкает магнитная стрелка компаса, спружиненная непреодолимым желанием южнорусского художника увидеть и узнать свою неизвестную Родину.

…Я ехал на пленэр в среднюю Россию. Полон впечатлений, с пачками этюдов я возвращался в пыльные стены мастерской. Через год снова ехал и вновь возвращался. Остывший от путешествий, я взволнованно вспоминал кистью свой восторг перед прекрасной землёй России.

Когда-то Константин Коровин сказал: "Пейзаж... В нём должна быть история души. Это должен быть звук, отвечающий сердечным чувствам. Это невозможно выразить словом, это так похоже на музыку".

Сохраняя смысл пейзажа как «истории души» и «звука, отвечающего сердечным чувствам», я писал свои работы, с удивлением вспоминая и переживая не испытанные и не прожитые мною события, которые мелкими зеркальными осколками впились в сердце. Всплывали в памяти русские песни и сказки, удивительные встречи с картинами в тишине музеев, прочитанные когда-то книги…

Одна за другой появлялись работы: плыли облака над переславльскими огородами, полоскала бельё прачка на Трубеже, садилось солнце в тучах над мокрой осенней распутицей в Суздале, бежала собачка, и цвела черёмуха на холодной, сырой улице в Ростове Великом, зажигалась в смятенном вечернем небе первая звезда, старый дом скрипел покосившейся дверью и красовался геранью в окне, свежевыпавший снег превращался в кефир, играла золотыми бликами весёлая река…

Весенний кубанско-зеленчукский разлив 2001 года появился на моём холсте замысловатым ожерельем перламутровых бликов среди тонких, оживших после стылой зимы веток абрикосовых деревьев, ничем не предвосхищая трагедии грядущего года.

«Бешеный поток» кубанской воды лета 2002 года захлестнул многие жизни. Деревья и дома на моих пейзажах в мгновенье ока стали вечно живыми призраками «смытых берегов». Ледяная вода захлестнула и мою жизнь, смыв прошлое и образовав будущее… Отступившая вода потопа осталась в тихих топких омутах, новое русло заиграло в перекатах совсем другой реки - псковская вода засияла жемчужными бликами.

Когда военным летним утром двадцать второго июня 2002 года взбесившаяся стихия волочила осколки горя и смерти по свежим ранам траншей, я, не ведая обо всём этом, жил без связи с большой землёй в деревянной времянке с русоволосой псковской девушкой Светланой на маленьком острове Белов, одном из трёх Талабских островов Псково-Чудского озера, словно спасаясь от наводнения. Стояла ясная погода, огромное жаркое солнце, перевёрнутое в воду небо, цвёл чабрец и росли сосны на крутом песчаном берегу. В огородиках местных рыбаков, огороженных старыми сетями, цвёл укроп и вялилась рыба, летали мохнаторылые зелёные некусачие комары, пахло свежескошенным сеном. И была "ненаглядная певунья", вдруг материализовавшаяся из самой сокровенной мечты. Псковская земля уже расстелила под моими ступнями своё разноцветное одеяло. Это самая главная история, но началась она как, сказка под пером другого художника.

Мой друг, замечательный художник-акварелист Анатолий Павлович Енник, написал первый из своей будущей повести "Синий конь приходит под утро, или Жили-были художники" рассказ "Человек с чёрным этюдником" о том, как главный герой, художник Александр (меня он выбрал прототипом) уехал на этюды в далёкие глухие места, где нет лампочек Ильича, а сплошные леса и болота, встретил в лесу русалку, привёл её домой, стал писать, женился на ней и с пленэра уже не вернулся. Рассказ он посвятил мне, прочитав его накануне моего отъезда в Псков. Вскоре сочинённая им история случилась со мной, стала моей собственной жизнью. Русалка и "ненаглядная певунья" стала моей женой, а тема русалок стала главной темой...

Из мутно-разноцветной и сверкающе прозрачной воды моих пейзажей вдруг начали выходить русалки. Сначала по чёрному маслу поверхности поплыли белые лилии и жёлтые кубышки, затем замерцали глаза и растворились прозрачные тени…

Оставаясь пейзажистом в плане мышления и восприятия и сохраняя понимание пленэрно-валёрной живописи как впечатления и настроения, в новом своём качестве я добавил к чувствам чувственность. Я старался сохранять в работах настроение пейзажа, разбавляя или приукрашая его неким чувственным экстрактом, этаким "сердечным перцем", в некоторых случаях пронизывая и «вышивая» дополнительными ассоциациями. В картинах, родившихся, кстати говоря, совершенно неожиданно для меня и в то же время естественно и логично, я постарался выразить своё представление о женской красоте, своё понимание живописи, своё ощущение Псковщины как какого-то разноцветного нитчатого коврика или деревенского лоскутного одеяла. Заканчивая работу, я вывожу определённую поверхность, соответствующую моему замыслу, изображая модель, а думая о войлочной поверхности валенка или тканой - коврика. Обнажённая модель - лишь повод сказать о другом, чём-то более важном, чем просто банальное изображение физической женской привлекательности. Поэтому я опускал в изображении индивидуальные особенности человека, делая целью и сутью изображённого нечто другое - то, чего нет, что не изображено, но за тонкой натянутой кожей картины должно просвечиваться, дышать и жить. Сделать некий слоёный пирог, поставить впечатление, ощущение и настроение за изображением, некоторым образом намекнув на это названием работы. Мои картины объединяются в серии или соответствуют друг другу как варианты. Это следствие углублённой работы над темой, поиски одной, самой лучшей композиции и наиболее выразительного решения. По большому счёту художник пишет всю жизнь одну картину, создавая бесконечные её вариации, вынужденный переживать снова и снова однажды взволновавшую его сердце тему.

Чистый холст, поставленный на мольберт в мастерской художника, по-прежнему притягивает своей неизвестностью, словно загоревшийся экран перед началом интригующего кино, охраняя и лелея в себе хрупкую надежду на вечное совершенство…

Моё нескромное повествование останется неполным, если я не расскажу о встречах и людях. Люди - это самое дорогое, что может быть в жизни. Люди - любимые и не очень знакомые, словно пригоршня разноцветных камушков гальки, зачерпнутых на берегу моря. Иных людей уже нет, на эти камушки брызгаешь морской солёной водой слёз, чтобы лучше сохранить то мимолётно дорогое, что осталось в памяти...

Многие забавные встречи происходили на этюдах. Вспоминаю пленэр в Переславле - Залесском. Берег речки Трубеж, удивительно живописное место - рыбацкая слобода. Дома почти у самой воды, деревянные мостики через реку, рыбаки с котами, трущимися об их сапоги, женщины с мостков полощут бельё, дети шумно прыгают в воду, плывут лодки в Плещеево озеро и обратно, возвращаясь с прогулки. На вёслах крепкий молодой мужик с длинным сухим, мускулистым торсом, на корме - две дамы в бюстгальтерах и шляпках. Мужик, завидев кореша на берегу, кричит: "Вася, ты не говори моей, что я тут с б…и плаваю!"

К моему товарищу по пленэру подходит девушка с пузатым белым котом на руках, они долго разговаривают. Мой друг, художник Александр Матросов, деликатно и нежно что-то ей объясняет. Кот молча и спокойно сидит на руках, слушает, потом неожиданно прыгает, как на амбразуру, на Сашину палитру...

Пишем улицу, подходят две женщины - мать и дочь. Узнают на этюде свой дом, изумляются. Дочь - невысокая девушка с круглым лицом, вздёрнутым носиком, белесыми бровками, большеглазая и большегрудая, смотрит, радуется и красивым грудным, неожиданно низким голосом говорит: "Ой, меня хоть убей, я так не нарисую!"

Пишу недалеко от "Дачи Кардовского". Монастырь отражается в воде пруда, низкое небо, со стороны озера надвигается гроза, коза с козлятами пасётся неподалёку, у белых козлят жёлтые пятна на боках от пыльцы цветущих одуванчиков. За спиной в десяти метрах улица и дома. Слышу голос за спиной: "У, кУдЫ зОлез!" Оказывается, это ко мне обращается раздосадованная бабушка: "Вы тут стОите, рОствОритель льёте на трОву, деньги зОрОбатываете, а у мЯнЯ кОза! УхОди, я сЯйчас вЯдрО вОды на тЯбЯ вылью!" Долго пытаюсь объяснить, что я издалека и, наоборот, деньги трачу, а не зарабатываю, изображая вашу красоту. "УхОди! ВЯдрО вОды..! У мЯнЯ кОза..!" Приходится спешно ретироваться. Расстроенный, дописываю этюд по памяти, называю "Гроза идёт". По приезде домой эту работу вдруг дорого продаю заезжему итальянцу. Бабушка с козой как в воду глядела...

Многого я наслушался, стоя за этюдником. На ставропольской земле люди конкретные и меркантильные. У них ко мне один вопрос, словно выбитый по трафарету, будь то ребёнок или взрослый: "А сколько это стоит?"
Псковщина более странна и абстрактна. Наткнувшись на меня, человек изумляется, долго топчется, смотрит то на меня, то на картину, говорит: "Ты чей?" или "Откуда ты?" И сам добавляет: "Издалека?" И вторишь ему: "Издалека..." "А-АА!"- соглашается, собственный беспредметный ответ, видимо, его полностью удовлетворяет. Даже псковские птицы интересуются: чибис, кружа над тобой, беспокойно выкрикивает: "Чьи вы, чьи вы?", чечевица из кустов назойливо спрашивает: "Ты Витю видел?"

Однажды ко мне подошёл плохо пахнущий парень лет семнадцати, долго в упор меня разглядывал, потом спросил: "Дядя, ты в какой тюрьме сидел?" На моё недоумение изрёк: "А где бы ты так красиво научился рисовать?.."

Город Остров Псковской области. Река Великая омывает островок, где стоит храм шестнадцатого века, руины старинной крепости. С берегами его соединяют два висячих моста, построенных при царе Николае I. Пишу перекаты Слобожихи, правого рукава реки. На другом берегу трое мужичков «давят» пластиковую бутылку самогонки и изредка сдавленно блажат: "ЭЭЭЭ..." Через час понимаю, что это мне. Видимо, никак не могут вспомнить, как ко мне обратиться. Ещё через час один сообразил и радостно кричит: "ЭЭЭ... художник, нарисуй нас!"

В деревне Усово пишу на берегу речки Утрои, тихой чудной речки, где плавают жёлтые кубышки и белые кувшинки, водятся щуки и караси. Стою под насыпью железнодорожного моста, рядом останки старой переправы военного времени, на дне реки: эхо войны, местные пацаны иногда вылавливают ржавые каски. Наверху по шпалам идёт железнодорожник, серьёзный и подозрительный. Долго изучает меня, не может понять, что я за диверсант со странным оборудованием. Следом идёт другой путейщик, жизнерадостный, издали завидев меня радостно кричит: "А какого ты ... рисуешь?" Ловко, как припев популярной песни, заворачивает виртуозный матюк. Я отвечаю ему, стараясь как можно точнее воспроизвести витиеватую интонацию "припева". Он радуется, кивает в ответ и удовлетворённо меня разглядывает.

Пишу в огороде на даче подсолнухи. Старая, немощная баба Шура, бывшая в молодости весёлой пересмешницей, щёлкальщицей семечек, знатоком деревенской непотребщины, в минуты просветления вспоминающая особо неприличную частушку, подходящую к данному эпизоду жизни, увидев мою картину, становится серьёзной и подтянутой, набирает в старческие лёгкие воздух и громко мне декламирует: "Подсолнух высокий и в небе далёком над степью летит самолёт..." "А дальше, баба Шура?" "А дальше яйца не пускают!" Встречая каждую мою новую картину, восклицает: "Какой специалист!" Обращается к моей жене: "Такого специалиста в губы надо целовать!"

За всю жизнь Шура ни разу не была в Пскове, зато в молодости ездила в гости в Ленинград. Спрашиваю её: "Понравился Питер? Дворцы, мосты, набережные?" "Дворцов не помню, а в комнату смеха ходила, в магазине кофту жёлтую купила, такую красивую, броскую, что милый из-за горы уссытся!"

Баба Шура сидит одна на своей кровати, на тумбочке старая фотография её и покойного мужа, где они, молодые, красивые, улыбаются друг другу, подняв гранёные рюмки для тоста. На кровати разбросаны недовязанные круглые половички из полос разноцветных тряпок. Смотрит в окошко - поздняя осень, слякоть, старость и одиночество. Долго сидит, глядит, потом тихо говорит: "Дож, на ... вошь". Подхожу к ней. Она уже веселее: "Дож с градом, две вши рядом..." Идут мимо соседи, провожает их взглядом и задумчиво говорит: "Вот пошли наши дружки, лишь бЯлеются мЯшки..."

Отдельная история, как Шура ест. Сначала её долго приходится зазывать "ись". Она не торопится: "Что же мне на полешню(1)?" Садится за стол, пробует горячий суп: "Ожга(2)!" Ест, полтарелки на коленях и полу. Поевши, говорит: "В окат(3)!" Потом хитро смотрит: "Отнесите вы его, не обделал бы кого!" Сытая, сидит на кровати перед телевизором, бормочет: "Большая сыть пузо дерё".

Моё пребывание на Псковщине обогатилось новыми словами, которые сравнимы скорее с космическими понятиями и терминами. Старая Шура говорит: "Кого(4) бы поись?" Тёща Людмила Алексеевна смотрит на мою одежду, качает серьёзной головой: "Саша, надо тебе к зиме куртку огорить(5)." Мне, уставшему, тесть Владимир Александрович говорит: "Что-то ты млявый(6) и блёдый(7). Ничего, отпырхнешся(8)!" и кормит своими фирменными котлетами и густым студнем из борова - бори. И я думаю: "Кого бы мне съись, как бы побыстрее отпырхнуться и огорить свою новую картину!" Но, немного подумав, я им всем громко отвечаю: "Алиба да ту!" Это самое межгалактическое и всеобъемлющее из всех псковских понятий. Очень приблизительный и примитивный перевод таков: "Авось само как-нибудь будет, а если не будет, то и ладно!" В идеале "алиба да ту" должно действовать, как в сказке про Емелю и Лень-матушку. Не слезая с печи, дело само делалось, да ещё какое: дочь царская и полцарства в придачу! В этом понятии жизнь псковская: покосившиеся заборы, изрытые дороги, сено, убранное, но забытое на полях до весны, бесшабашность и безалаберность. И в нём же упование на божью помощь, когда чудесным образом дело вдруг само делается и беда обходит стороной...

Соседка идёт к стоматологу-протезисту дяде Ване. Он очень весёлый дядька, весь город его знает и любит, ведь он единственный в городе специалист. Иногда про него рассказывают ужасы, как он засверливает языки и щёки. Но народ всё равно толпится возле дверей кабинета. Он встречает своих пациентов песнями в собственном исполнении: "Солнышку я руки протяну, ветру озорному подмигну...", "Просто я работаю волшебником..." Прилаживая женщине половину нарощенного зуба на клей, говорит, прервав песню: "Если отвалится, не выбрасывай, обратно приклеим!" Алиба да ту!

В деревне муж с женой не догадались к зиме запасти дров. Разобрали туалет, сожгли его и живут, ходят на двор... Алиба да ту!

Весна. Лёд на Псковском озере трещит и истончается. Спасатели непрерывно предупреждают: "На лёд не выходить, опасно для жизни, зимняя рыбалка закончилась!" Компания опытных мужичков - рыбаков грузится в «уазик» с брезентовым задом. Грузят снасти, пол-литры и запихивают собачку, которой почему-то не хочется ехать. Поехали. Провалились под лёд. Все утонули. Только собачка спаслась. Алиба да ту!

Но, бывает и так: собрались спилить вишню, которая из года в год не давала ягод. Похлопали её по стволу, да и забыли. А на следующий год вся вишня была усыпана плодами, словно услышала... Алиба да ту!

Наблюдая за животными: кошками, собаками, лошадками, я подозреваю, что и они подвержены этому состоянию. Но у меня так не получается, я ведь не местный, я с Кавказа. И я тороплюсь написать свои новые картины.

Пишу времена года. Зима: "Солнце Масленицы". Мой любимый эффект солнца. Зимняя вода и розовый снег. Река, как раскалённая сковорода, на которой шипит золотой блин в брызжущем масле - горит холодным зимним жаром, переливается солнечными бликами.

Весна: "Жичина(9)". Тёща говорила моей жене, когда та была ребёнком: "Будешь смотреть на то, на что нельзя - как кошка какает, как собачки друг на дружке скачут, - вскочит на глазу жичина!" Я стараюсь на холсте вовсю. Улица, дома, озерцо с отражёнными круглыми облачками, нелепые собачки занимаются любовью, разинув пасти от удовольствия. Двое пьяных мужичков уходят по улице вдаль, к горизонту, орут песню, шатаясь и размахивая руками. Грачи устроили перебранку на дереве, кот снизу наблюдает. Баба с ведром, лошадка, "гусей некормленых косяк ". Всё это весёлое весеннее безобразие. Стараюсь как можно безобразнее написать. Жичина - жизнь, смешная, трогательная, настоящая.

Лето: "Алмазы графа Валуева". Старинный особняк Валуевых - Неклюдовых в городе Острове. Когда-то к нему подъезжали кареты, из них выходили нарядные барышни, стояли лакеи в ливреях, был парк с прудом, и лестница спускалась с высокого берега прямо к реке. Возможно, здесь бывал Александр Сергеевич Пушкин, гостили члены императорской семьи. Сейчас здесь разруха, облупившиеся стены и училище поваров. Но дом всё ещё очень красив: фасад с колоннами и крылатыми Пегасами. Августовская звёздная ночь. Старые деревья с отпиленными узловатыми ветками - отрубленными пальцами - отбрасывают на стены призрачные тени. Мимо бежит собачка, зевает. Двое влюблённых прижались к дому. Бриллианты былой жизни в осыпающихся отблесках предосеннего ночного неба...

Осень: "Западная сторона". Много брошенных, ещё крепких бревенчатых домов и пустых деревень я видел на Псковщине. Старики умирают, дети уезжают в город. Проходит месяц или год, вода в колодцах пересыхает, всё зарастает бурьяном, дома растаскиваются на дрова и только по старым яблоням и вишням, вскипающим белой пеной по весне, можно догадаться, что здесь когда-то жили... Низкий горизонт. В осенней дымке клонится к закату диск солнца. Брошенный дом со светящимся окном - это солнце подсвечивает сквозь прорехи в противоположной стене. Смотрит на дом покосившийся деревянный сортир, словно подбоченившийся подвыпивший мужичок. Стоят друг перед другом...

Я очень люблю удивительное высказывание Ф.М. Достоевского: "Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает..." Несмотря ни на что мы верим, что всё у нас будет хорошо...

...Псковские люди, как они сами себя называют "скобари", простые, добрые, наивные и очень любопытные, охочие до чудес. Гениальный М.А. Булгаков очень точно обрисовал в "Собачьем сердце" старушку с котомкой и посохом: "Я из Пскова пришла, на собачку говорящую посмотреть!"

По весне, когда на реках образуются нагромождения льда, спасатели взрывают заторы, выставляя оцепление и в рупор непрерывно вещая для окрестных жителей: "Из дома не выходить, закрыть двери и ставни!" Но лучше бы они действовали тихо. Рупор - как сигнал к действию: надо идти посмотреть. Любопытные жители просачиваются к реке. Не все возвращаются целыми и живыми...

Автобусная остановка. Стоят несколько человек, ждут. Пожилая женщина почему-то держит перед собой огромную икону Божией Матери, но какую-то странную. Присматриваюсь: она вышита болгарским крестиком на ткани и натянута на кусок фанеры. (Позже я узнал, что она без устали вышивает крестом и старается подарить свои "иконы" президенту, патриарху, всем епископам, измучив своей назойливостью местную администрацию.) На другой стороне дороги женщина клеит объявление к забору. Люди с горячечным любопытством гадают, что же она написала. Уже показался автобус. Одна из женщин, не выдержав накала страстей, рискуя опоздать, бежит через дорогу со своими кошёлками: читать объявление и бегом назад.

...Когда-то я ехал в предновогодние дни в утреннем холодном автобусе - тупоносом «пазике» по пустынной псковской дороге. Над нами необратимо навис год Козы по японскому календарю. Ехали бабушки в чёрных и тёмно-коричневых обтягивающих старомодных пальто и валенках, похожие на пингвинов. Сухонькая старушка с книжкой акафистов в руках. Молодая конопатая женщина с двумя рыженькими девочками-дочками в платочках, у всех личики, как круглые головки подсолнуха, у детей - ещё покрытые пушком жёлтых цветочков, у мамы - уже немного поклёванная воробьями. Влажно дремали и дико озирались иссушенные ранним похмельем мужички. Перед водителем болтались подвешенные мягкие игрушки, пестрели на панелях приклеенные иконки и картинки. За окнами тянулось бесконечное белое поле и белесое небо. Всё было чёрно-белое. И только на стекле между салоном и местом водителя красовался приклеенный на скотч свежий, нестерпимо яркий фотоплакат с изображением полуобнажённой розовой девицы с крашенными в цвет шерсти козы волосами. Все мы едем, в такт качаемся на ухабах и колдобинах русской дороги, голая девица улыбается, кругом бескрайняя замёрзшая русская земля, я сжимаю в кулаке свою пригоршню разноцветных камушков. Мы едем, сонно смотрим по сторонам, и у каждого из нас своя мечта, запрятанная в карман заначкой от жены, в тощий бабушкин кошелёк, в детский школьный дневник, в закладку между страницами молитвослова, в свинцовый тюбик с краской. Мы едем. И пусть у нас всё сбудется...

Примечания.
1. Мне не на полешню - мне не срочно.
2. Ожга - горячо.
3. В окат - досыта набить своё пузо так, что можно потом катиться.
4. Кого - чего, что.
5. Огорить - приобрести, купить с горем пополам.
6. Млявый - вялый.
7. Блёдый - бледный.
8. Отпырхнуться - отойти, выздороветь. Пример: цветы отпырхнулись - вялые цветы полежали в воде и отошли.
9. Жичина - чирей, ячмень на веке.

А. Оболенский г.Остров декабрь 2007